...Новый проект Евгении Мальцевой — его превосходный образец, поскольку не просто возвращает разговор в русло изобразительности, но сообщает о чрезвычайно важных вещах и аспектах искусства, по большей части табуированных, избегавшихся или вызывавших паническую реакцию при обсуждении. Однако прежде чем говорить об этом — о месте иконы или, шире, религиозного образа в современном мире и, наоборот, о возможности взаимодействия с сакральным миром при помощи современного искусства, — вернемся к истории проекта.
Сегодня сократилась дистанция как между событиями, так и между непредусмотренным расширением их контекстов. Важные открытия, события и действия сменяют друг друга с необыкновенной интенсивностью, разворачиваясь, в свою очередь, в медийной сфере, как некая взаимная возгонка. Наш случай — именно такой: не прошло и полгода, и в ответ на действия панк- коллектива, государства и церкви последовало индивидуальное действие Мальцевой. Это действие шире, чем "просто" искусство, оно связано с религией и социумом. Мальцевой так же, как и Pussy Riot, удалось нащупать какой-то нерв, болевую точку; только теперь есть возможность судить об этом не со стороны медийного пространства, а оценивать, заранее взвесив множество факторов.
И, опять же, как в случае Pussy Riot, в этом действии присутствует немалая доля случайности — художнику, не прославившему себя какими-то особыми достижениями, удалось выйти через искусство на проблематику колоссальной важности и зрелости. Мы не говорим о том, что о "Духовной брани" не шло бы и речи, не выступи Pussy в храме.
Разумеется, проект Мальцевой и Бондаренко возник не на пустом месте. Опыт предыдущих работ на территории современного искусства послужил к нему подходом. Принципиально, что это были работы в четко очерченной стилистике экспрессионизма. Принципиально потому, что экспрессионизм — не просто одно из направлений ХХ столетия, определяющих его эволюцию; он связан с реформацией воззрений на сакральную и спиритуальную проблематику в искусстве.
Примеров здесь более чем достаточно — и живопись Нольде, и скульптура Барлаха, и теоретические работы Воррингера, и, конечно, Кандинский с его трактатом "О духовном в искусстве" и открытием опорной версии абстрактного искусства. Предыдущие работы Евгении вовсе не об этом, они скорее о том, что волнует современного социально ориентированного человека: о гендере, о новой антропологии, и здесь также точка схода ее интересов с Pussy Riot. Но выбор стилистики, причем естественный, не надуманный, не мог не наложить своего отпечатка.
Из экспрессионизма прорастает трагическое и одновременно карнавальное переживание жизни. Здесь оно отражено в холстах, сопутствующих ядру проекта, иконам — это портреты девушек в балаклавах. Хотя подразумевается опять же понятно кто, на самом деле это автопортреты, что полностью корреспондирует как с содержательным базисом экспрессионизма, так и с посылом Pussy Riot о том, что под маской-балаклавой может быть любой человек. Евгения примеряет трагическую, но и витальную маску на себя.
Внутренняя история экспрессионистской линии — это пересмотр ортодоксального изображения Христа и христианской антропологии. Начало ее — вехи в поздней живописи Ге, в картинах Энсора, великих немцев — Нольде, Кирхнера, Марка. Это по сути новое, основанное на индивидуальном поиске, сакральное искусство, и именно с экспрессионизма начинается его радикальное обновление в ХХ веке. Очищающее отрицание, разрушение, гибель тематизируются экспрессионизмом, в стилистике которого выплавляется язык, способный передать ужасы мировых войн, тотального хаоса и ускоряющегося распада.
Этот апофатический посыл во многом обусловил дальнейшую эволюцию сакрального языка в модернистском и послевоенном искусстве — от Гончаровой (в 1913 году была попытка запрещения к показу ее религиозных работ, особым успехом не увенчавшаяся) и Малевича до Бойса и Кифера. Уже в наше время, в почти прямой ассоциации, вспоминаются образы Натальи Нестеровой — персонажи библейской истории в масках. В ее "Тайной вечере" маску носят и Христос и Иуда. Но Мальцева отходит в сторону и от ставшего привычным динамизма экспрессионистских форм, и от схоластичности форм абстрактных. Мальцева движется определенно назад — в поисках истока. Мальцева создает икону.
Само понятие иконы в счет благоговейного отношения к нему необходимо оговорить в тексте специально. Нейтральное в греческом языке слово, означающее "образ" — понятие с максимально широкой возможностью трактовки, оно на русской почве в результате вековых практик прочно увязано со спиритуально обусловленным произведением, выполненным по определенной технологии, предназначенным для молитвенных действий и являющим действенную модель медиума между профанным и сакральным мирами.
Воспринимая икону только в таком качестве и фактически отказываясь подразумевать естественную эволюцию образа, православный мир примерно с начала ХХ века оказался в довольно сложном положении. Исторические катаклизмы и катастрофические воздействия внешней среды вогнали ситуацию с иконой в резкое пике, которое "благодатные" послеперестроечные годы, вместо того чтобы выправить, парадоксальным путем только усилили.
Язык иконописи на протяжении десятилетий не развивался и не воспринимал никаких новаторств, с небывалой доселе интенсивностью влиявших на всеобщий язык искусства. Весь век поле образа претерпевало трансформации, то сужаясь, то разворачиваясь, обрастая парадоксальными решениями. Гуманистическое сопротивление, как и осмысление сакрального в век предельной антропологической деград